матерчатые туфли на резиновых подошвах и передала их Настасье. Они оказались той велики размера на три; но всё же она их надела, затянув потуже шнурки.

— Выходим. — Розен подошел к двери номера, распахнул её и первым вышел на улицу.

Настасья сделала к двери несколько шагов, изо всех напрягаясь, чтобы не оглянуться раньше времени. И лишь возле самого порога развернулась всем корпусом и выкрикнула так пронзительно, что у неё самой заложило уши:

— Гастон, спасение висельника!

От её вопля Сюзанна, ковылявшая к диванчику, споткнулась на ровном месте и слету пропахала носом пол. А сенатор невольно отшатнулся от двери — на что и рассчитывала Настасья. Гастон же исполнил свой трюк еще с большей ловкостью, чем тогда — в Общественном госпитале. В один миг он вывернул голову из банданы, подскочил к выходу из номера, и они с Настасьей вдвоем ринулись наутек.

9

Настасья боялась, что проблемы могут возникнуть из-за незажившей задней лапы Гастона. Но тут она ошиблась. Гастон, даже прихрамывая, всё равно передвигался быстрее, чем она сама в чужих туфлях. Пес раньше неё добежал до угла собачьего корпуса мотеля и приостановился — оглянулся на Настасью, словно бы спрашивая: «Куда дальше?»

Колебаться было некогда. Позади уже слышался топот ног остзейского немца, который опамятовался и кинулся за ней и за Гастоном вдогонку. Девушка боялась даже оборачиваться, чтобы не потерять драгоценные секунды.

— За мной! — крикнула она ньюфу и побежала к площадке для выгула собак: единственному месту, которое она успела здесь изучить.

За собачьей площадкой располагалась стоянка личного транспорта посетителей мотеля. И Настасья, выгуливая Гастона, обратила внимание, что там имеется будка охранника. А сейчас в этой будке горел свет. И там, стало быть, можно было найти если уж не помощь, то любопытные глаза и уши — совсем не то, с чем желал бы столкнуться Розен.

— Стойте! — Возглас сенатора прозвучал негромко — подтверждая мысль Настасьи о нежелательности для него лишних свидетелей. — Я не хочу стрелять ни в вас, ни в вашу собаку! Не вынуждайте меня.

Девушка не стала отвечать. Но на всякий случай резко мотнулась вбок — чтобы сбить Розену прицел, если тот и вправду соберется пальнуть ей в спину. Её маневр повторил и Гастон. И они одновременно выбежали на рыхлый песок собачьей площадки, пропитанный антисептиком.

Гастон помчался было дальше — он-то никакого дискомфорта не ощущал! Его широченные лапы с перепонками между пальцев отлично годились для бега и по глубокому снегу острова Ньюфаундленд, и по песку Псковской губернии. Но уже через пару метров он остановился — повернулся к Настасье.

Девушка и на асфальте никак не могла приноровиться к туфлям, которые хлябали у неё на ногах. Что уж тут говорить про песок! Она сразу же запнулась об него пустым носом одной туфли и чуть было не упала. Вприпрыжку, вприскочку она сумела сделать еще несколько шагов. И тут Гастон раскатисто гавкнул три или четыре раза — явно предупреждая её о приближении врага.

Настасья не оглянулась: помнила миф об Орфее и Эвридике. И только из последних сил устремилась вперед — к стоянке, к спасительной будке охранника. Пес опять пристроился бежать сбоку от неё. И они почти уже достигли середины площадки, когда Настасья вдруг ощутила, что её левая нога поехала куда-то назад — как будто она наступила носком туфли на какое-то скользкое вещество, похожее на сырую глину. Сперва она даже не уразумела, что это такое. Поняла только тогда, когда растянулась на земле и вляпалась рукой в комок такой же глины. Идеальную прогулочную площадку для собак покрывали безвредные для людей и животных, продезинфицированные собачьи экскременты.

10

Глупо было обращать внимание на подобную ерунду. Однако неприятное открытие отвлекло девушку — отобрало у неё те секунды, которые она сэкономила во время безоглядного бегства. Гастон снова оглушительно залаял и повернул назад. А Настасья не успела ни остановить его окликом, ни даже приподняться и поглядеть, что происходит. Она только услышала очень тихий хлопок выстрела и короткий собачий взвизг. И сама закричала почти синхронно с этим, словно от боли.

Перекатившись на спину, она увидела неподвижный абрис Гастона, черневший на светлом песке площадки. Ньюф лежал на боку, его язык вывалился из приоткрытой пасти и слюни стекали прямо ему на грудь: он снова остался без своего любимого шейного платка. А сенатор, держа ван Винкля в опущенной левой руке, уже шел к Настасье — слегка проваливаясь в песок, но всё равно слишком быстро, чтобы пытаться от него убежать.

Но она и не строила больше планов бегства. Когда Розен приблизился к ней, девушка прямо с земли нанесла удар ногой — метя мерзавцу в пах. Вот только носок её туфли был пустым, и она промахнулась: угодила сенатору в верхнюю часть бедра. Розен поймал Настасьину ступню — левой рукой, для чего ему пришлось отбросить Рипа ван Винкля. И разразился еще одним немецким ругательством.

Настасья дернула ногой — один раз, потом еще и еще. Негодяй вроде бы собрался её отпустить; по крайней мере, девушке так показалось. Однако потом, будто поколебавшись мгновение, он ухватил её ногу покрепче: уже не за ступню, а за голень. И проговорил сдавленным, заметно изменившимся голосом:

— Лучше не дергайся.

И Настасья ощутила, что её желудок скручивает спазм, а в правом подреберье будто начинает шевелиться еж с длиннющими иглами. Голос Розена показался ей жадным. Даже не так — жаждущим. Она подумала: голос противный, как собачьи какашки. Но эта мысль ничуть её не рассмешила. Она хотела сказать: «Отпусти меня, или я закричу!» Но потом решила — да какого черта? И завизжала сразу, без предупреждения — надеясь, что её услышит если уж не охранник в будке, то кто-нибудь из жильцов собачьего корпуса мотеля.

Точнее, она попробовала завизжать. С её губ успел сорваться только коротенький, как икота, тонкий звук. А в следующий миг сенатор уже рухнул на неё всем своим телом: навалился, зажимая ей рот перевязанной правой рукой. И это было умно, следовало признать. В другую его руку Настасья вцепилась бы зубами — не хуже Гастона. А прокусить толстую бинтовую повязку нечего было и пытаться.

— Ну, тише, тише, — произнес Розен, слегка задыхаясь. — Я не хочу делать тебе больно.

Тело его закаменело, напряглось. И даже сквозь двойной слой одежды — своей и его — Настасья ощущала жар, исходивший от его кожи. Чего хочет сенатор — ей было ясно. Да, Ивар Озолс, её названый жених, и вправду никогда не пытался